Неточные совпадения
— Сейчас придем! —
крикнул Вронский
офицеру, заглянувшему в комнату и звавшему их к полковому командиру.
— Делают революцию, потом орут, негодяи, — защищай! —
кричал поручик;
офицер подошел вплотную к нему и грозно высморкался, точно желая заглушить бешеный крик.
— Мыслители же у нас — вроде одной барышни: ей, за крестным ходом, на ногу наступили, так она — в истерику: ах, какое безобразие! Так же вот и прославленный сочинитель Андреев, Леонид: народ русский к Тихому океану стремится вылезти, а сочинитель этот
кричит на весь мир честной — ах,
офицеру ноги оторвало!..
Из переулка, точно дым из трубы, быстро, одна за другою, выкатывались группы людей с иконами в руках, с портретом царя, царицы, наследника, затем выехал, расталкивая людей лошадью, пугая взмахами плети, чернобородый
офицер конной полиции,
закричал...
— Молчать! — свирепо
крикнул толстый
офицер. — Кто вам дал право…
Горбоносый казацкий
офицер, поставив коня своего боком к фронту и наклонясь, слушал большого, толстого полицейского пристава; пристав поднимал к нему руки в белых перчатках, потом, обернувшись к толпе лицом,
закричал и гневно и умоляюще...
Офицер взмахнул стеком, но Тагильский подскочил и, взвизгнув: «Не сметь!» — с большой силой толкнул его,
офицер пошатнулся, стек хлопнул по столу, старик, вскочив,
закричал, задыхаясь...
Подскакал
офицер и, размахивая рукой в белой перчатке,
закричал на Инокова, Иноков присел, осторожно положил человека на землю, расправил руки, ноги его и снова побежал к обрушенной стене; там уже копошились солдаты, точно белые, мучные черви, туда осторожно сходились рабочие, но большинство их осталось сидеть и лежать вокруг Самгина; они перекликались излишне громко, воющими голосами, и особенно звонко, по-бабьи звучал один голос...
«Но ведь это еще хуже, если ничтожество, хуже», —
кричал темнолицый больной
офицер.
— Да ведь я же сказал вам, — грубо и громко
крикнул Иноков из-за спины
офицера.
Офицер вынул из кармана коробку папирос, посмотрел вслед солдатам и
крикнул...
— Прошу оставить меня в покое, — тоже
крикнул Тагильский, садясь к столу, раздвигая руками посуду. Самгин заметил, что руки у него дрожат. Толстый
офицер с седой бородкой на опухшем лице, с орденами на шее и на груди, строго сказал...
Офицер хотел что-то
закричать матросам, но вдруг отвернулся лицом к морю и оперся на борт…
Мы с любопытством смотрели на все: я искал глазами Китая, и шкипер искал кого-то с нами вместе. «Берег очень близко, не пора ли поворачивать?» — с живостью кто-то сказал из наших. Шкипер схватился за руль,
крикнул — мы быстро нагнулись, паруса перенесли на другую сторону, но шкуна не поворачивала; ветер ударил сильно — она все стоит: мы были на мели. «Отдай шкоты!» —
закричали офицеры нашим матросам. Отдали, и шкуна, располагавшая лечь на бок, выпрямилась, но с мели уже не сходила.
— Готово? Партия, марш, —
крикнул офицер, не обращая внимания на Симонсона, и, взявшись за плечо солдата-кучера, влез в тарантас.
— Я тебя (неприличное ругательство) научу рассуждать (опять ругательство); бабам отдашь, —
кричал офицер. — Надевай.
— Вот я те дам зàраз, что будешь помнить! —
крикнул офицер, блеснув глазами.
— Снеси бабам, —
крикнул офицер конвойному, оправляя на себе портупею шашки.
— Видно, устыдился
офицер, —
закричала она, чтобы быть слышной из-за грохота колес Нехлюдову. — С Бузовкина сняли наручники. Он сам несет девочку, и с ними идет Катя и Симонсон и вместо меня Верочка.
— Бернов! —
крикнул офицер, — проводи их к Вакулову, скажи пропустить в отдельную камеру к политическим; могут там побыть до поверки.
— Это кто? — как ужаленный,
закричал офицер, бросаясь в толпу. — Я тебе покажу закон. Кто сказал? Ты? Ты?
— Извольте обождать! — А дождь все сечет, сечет… Вдруг из караульни
кричит унтер-офицер: „Подвысь!“ — цепи загремели, и полосатая гильотина стала подыматься; мы подъехали под нее, цепи опять загремели, и бревно опустилось. Ну, думаю, попался! В караульне какой-то кантонист прописывает паспорт.
Офицер, хлопая себя широкой ладонью по колену,
кричал...
В доме Бетленга жили шумно и весело, в нем было много красивых барынь, к ним ходили
офицеры, студенты, всегда там смеялись,
кричали и пели, играла музыка. И самое лицо дома было веселое, стекла окон блестели ясно, зелень цветов за ними была разнообразно ярка. Дедушка не любил этот дом.
— Ванька! —
крикнула с другого конца толстая Катька, — покажи молодым
офицерам молнию, а то, гляди, только даром деньги берешь, дармоед верблюжий!
— Выведите вон этого скота! — сказал
офицер. Двое жандармов взяли Николая под руки, грубо повели его в кухню. Там он остановился, крепко упираясь ногами в пол, и
крикнул...
— Что? —
крикнул офицер. — Громче!
— Шапку снять! —
крикнул офицер, прервав чтение. Рыбин подошел к Власовой и, толкнув ее плечом, тихонько сказал...
— Очистить улицу! —
кричал офицер.
Офицер прищурил глаза и воткнул их на секунду в рябое неподвижное лицо. Пальцы его еще быстрее стали перебрасывать страницы книг. Порою он так широко открывал свои большие серые глаза, как будто ему было невыносимо больно и он готов
крикнуть громким криком бессильной злобы на эту боль.
— Ты что-то говоришь там? — сурово
крикнул офицер, заглядывая в угол, где она обыскивала.
Она взглянула на него сверху вниз, увидала у ног его древко знамени, разломанное на две части, — на одной из них уцелел кусок красной материи. Наклонясь, она подняла его.
Офицер вырвал палку из ее рук, бросил ее в сторону и, топая ногами,
кричал...
— Боялся, что ударит
офицер! Он — чернобородый, толстый, пальцы у него в шерсти, а на носу — черные очки, точно — безглазый.
Кричал, топал ногами! В тюрьме сгною, говорит! А меня никогда не били, ни отец, ни мать, я — один сын, они меня любили.
— Это вас не касается, — молчать! —
крикнул офицер, вставая. — Введите арестованного Весовщикова!
— В ружье! —
крикнул с середины плаца Слива. — Господа
офицеры, по местам!
Посреди гостиной стояли, оживленно говоря, семь или восемь
офицеров, и из них громче всех
кричал своим осипшим голосом, ежесекундно кашляя, высокий Тальман.
Но молодых
офицеров Слива жучил и подтягивал, употребляя бесцеремонные, хлесткие приемы, которым его врожденный хохлацкий юмор придавал особую едкость. Если, например, на ученье субалтерн-офицер сбивался с ноги, он
кричал, слегка заикаясь по привычке...
— Раскачивайся! — злобно
кричит на него унтер-офицер.
Ромашову вдруг вспомнился один ненастный вечер поздней осени. Несколько
офицеров, и вместе с ними Ромашов, сидели в собрании и пили водку, когда вбежал фельдфебель девятой роты Гуменюк и, запыхавшись,
крикнул своему ротному командиру...
Прибежала Шлейферша, толстая дама с засаленными грудями, с жестким выражением глаз, окруженных темными мешками, без ресниц. Она кидалась то к одному, то к другому
офицеру, трогала их за рукава и за пуговицы и
кричала плачевно...
— Шаповаленко, не сметь драться! —
крикнул Ромашов, весь вспыхнув от стыда и гнева. — Не смей этого делать никогда! —
крикнул он, подбежав к унтер-офицеру и схватив его за плечо.
Но волнение, которое было только что пережито всеми, сказалось в общей нервной, беспорядочной взвинченности. По дороге в собрание
офицеры много безобразничали. Останавливали проходящего еврея, подзывали его и, сорвав с него шапку, гнали извозчика вперед; потом бросали эту шапку куда-нибудь за забор, на дерево. Бобетинский избил извозчика. Остальные громко пели и бестолково
кричали. Только Бек-Агамалов, сидевший рядом с Ромашовым, молчал всю дорогу, сердито и сдержанно посапывая.
— Подтягивайся, собачья морда, подтягивайся-а! —
кричал унтер-офицер. — Ну, уверх!
— Что-с? —
крикнул грозно Слива, но тотчас же оборвался. — Однако довольно-с этой чепухи-с, — сказал он сухо. — Вы, подпоручик, еще молоды, чтобы учить старых боевых
офицеров, прослуживших с честью двадцать пять лет своему государю. Прошу господ
офицеров идти в ротную школу, — закончил он сердито.
— Отворить! —
крикнул он унтер-офицеру.
— Так никому не давать лошадей, коли нету!.. А зачем дал какому-то лакею с вещами? —
кричал старший из двух
офицеров, с стаканом чая в руках и видимо избегая местоимения, но давая чувствовать, что очень легко и ты сказать смотрителю.
Никто особенно рад не был, встретив на бульваре штабс-капитана Михайлова, исключая, мóжет быть, его полка капитана Обжогова и прапорщика Сусликова, которые с горячностью пожали ему руку, но первый был в верблюжьих штанах, без перчаток, в обтрепанной шинели и с таким красным вспотевшим лицом, а второй
кричал так громко и развязно, что совестно было ходить с ними, особенно перед
офицерами в белых перчатках, из которых с одним — с адъютантом — штабс-капитан Михайлов кланялся, а с другим — штаб-офицером — мог бы кланяться, потому что два раза встречал его у общего знакомого.
Вдруг чьи-то шаги послышались впереди его. Он быстро разогнулся, поднял голову и, бодро побрякивая саблей, пошел уже не такими скорыми шагами, как прежде. Он не узнавал себя. Когда он сошелся с встретившимся ему саперным
офицером и матросом, и первый
крикнул ему: «ложитесь!» указывая на светлую точку бомбы, которая, светлее и светлее, быстрее и быстрее приближаясь, шлепнулась около траншеи, он только немного и невольно, под влиянием испуганного крика, нагнул голову и пошел дальше.
— Ах, ты все путаешь, — сердито
крикнула на нее мать, — совсем не троюродный, a issus de germains, [четвероюродный брат (фр.).] — вот как вы с моим Этьеночкой. Он уж
офицер, знаете? Только нехорошо, что уж слишком на воле. Вас, молодежь, надо еще держать в руках, и вот как!.. Вы на меня не сердитесь, на старую тетку, что я вам правду говорю; я Этьена держала строго и нахожу, что так надо.
У них, говорили они, не было никаких преступных, заранее обдуманных намерений. Была только мысль — во что бы то ни стало успеть прийти в лагери к восьми с половиною часам вечера и в срок явиться дежурному
офицеру. Но разве виноваты они были в том, что на балконе чудесной новой дачи, построенной в пышном псевдорусском стиле, вдруг показались две очаровательные женщины, по-летнему, легко и сквозно одетые. Одна из них, знаменитая в Москве кафешантанная певица,
крикнула...